Сибирский кавалер [сборник] - Борис Климычев

Петр Александрович начал говорить по-французски, но произносил большей частью матерщинные слова. Он пояснил Томасу, что хочет уметь ругаться по-французски лучше всех других россиян. И бедный Томас вынужден был учить его самой похабной ругани.

В разгар этих занятий в комнату быстро вошел граф Александр Иванович Румянцев с десятком дюжих телохранителей и лакеев, державших в руках пучки розог.

— Валите негодяя на диван! — скомандовал граф Александр Иванович. — Пороть его, пока не обделается!

— За что, родитель? — басом вопросил Петр Александрович.

— За то, что своим непотребным буйством матушку государыню в скорбь ввел! За то, что грешный член у тебя чересчур длинный!

— Ну это я восприму как зависть!

— А вот как спустят шкуру с задницы, так тогда как хошь воспринимай!

— Батяня! Меня пороть нельзя! Я полковник! Я в мундире Российской империи! — завопил Петр Александрович.

— А мы пороть будем не мундир, а того, кто прикрылся сим мундиром. Сдирай с него одежу!

Девильнев хотел потихоньку уйти из комнаты, но Александр Иванович его остановил:

— Стой, поручик! Учись тому, что чины от порки не защитят!

Первые розги с оттягом прошлись по голому заду полковника.

Петр Александрович понял, что уговоры на отца не действуют, и теперь можно применить силу. Но надо это сделать так, чтобы казалось, что ему удалось вырваться только случайно.

— Держите меня крепче, держите, не то убегу!

С этими словами он поднялся на диване во весь рост и крутанулся, разбрасывая вцепившихся в него дюжих лакеев. Спрыгнув с дивана, он вышиб ногой оконную раму и выпрыгнул в сад:

— Держите меня, держите, не то убегу! — вопил он, летя быстрее ветра по аллеям парка. Никто не смог его догнать, да лакеи не сильно-то и старались. Догонишь, да получишь такую плюху, что не встанешь, сила у мужика медвежья.

Петр Александрович укрылся в казарме. Всю ночь он там пил со своими офицерами. Пел песни и плясал. Политические события предрекали скорые походы и баталии. Война всё спишет!

12. ПЕТЕР УЛЬРИХ ВОСКРЕС

Сколько он пробыл в беспамятстве, Томас не помнил. Очнулся в Ибряшкине, в мезонине, весь обложенный подушками. Мир долгое время был как бы закрыт темной шторой. Её теперь открыли, но от кровати не отвязали. Он был к ней привязан не веревками, а болью. Пахло карболкой, целебными травами, отварами и настоями.

Туманно вспоминались прусские редуты, которые встречали русских солдат огнем. И Девильнев видел сам себя со шпагой на бруствере, когда он, увлекая за собой солдат, оборачивался и кричал ободряющие слова. В том бою ему не повезло, ему разбило осколком ядра голову, его искололи штыками.

Девильнева лечили знахарки-старухи, которых приводил обрюзгший от запоев управляющий Еремей, и врач, которого привез из Москвы Пьер Жевахов. Ежедневно приезжал сосед, помещик Захар Петрович Коровяков, он презентовал бальзам, составленный им самолично, травы, настоянные на медово-спиртовом растворе.

Штыковые раны быстро затянулись, даже и шрамов не видно. А голова болит, не вся, а только правая часть затылка. И ноет, и ноет. И вроде свет в ней какой-то вспыхивает. И мерещится Томасу, что цветы друг с другом разговаривают и ветер шепеляво сообщает им что-то свое, тайное. А уж гром-то гремит, так все понять можно, а если зима, то даже в скрипе снега живут слова. Он врачам об этом не говорит, сочтут умалишенным. Пусть врачи тело лечат. И подставлял Томас то одному, то другому врачу свое обнаженное исхудавшее тело.

— Плюньте вы на эскулапов! — говорил сосед Захар Петрович. — Когда меня изувечил слон, которого какие-то негодяи завезли в наши края, я только этим бальзамом и вылечился. А ведь у меня были сломаны три ребра, рука, нога, и было тяжкое сотрясение головы. Но теперь, благодаря бальзаму, вишневым и прочим наливкам, я жив-здоров. Думаю, и вы скоро поправитесь.

В те дни Девильнев значительно пополнил альбом стихами.

И однажды в конце лета приехал в Ибряшкино Пьер. Он прибыл из Северной столицы. До Ибряшкина уже дошла весть, что императрица Елисавет на Рождество Христово, 25 декабря 1761 года, почила в бозе. Подробностей не знали, кроме того, что царствовать стал Петр Третий, племянник Елисаветы. Но Пьер рассказал, что царствие Пети Третьего необычайно быстро кончилось.

Жевахов пил шампанское и рассказывал доверительно больному Девильневу:

— Мой царственный тезка был, что говорится, ни рыба ни мясо. Бывший фаворит покойной императрицы Елизаветы граф Разумовский вконец споил этого юнца. Получив наконец-то корону, Петя Ульрих только гулял да пыжился. А этого для императора маловато. Своим пристрастием ко всему немецкому восстановил против себя и двор, и народ. Отошел от дел. Сидел в Ропше. Отречение подписал. Только и хватило ума.

Явились к нему с визитом в Ропшу Федя Баратянский да братья Орловы. Алексей и Григорий Орловы — изранены зело в битвах геройских. Воевали с пруссаками. Ну и противно им. Думали: отрекся-то он отрекся, а вдруг в Голштинию кинется, войско собирать? Для того ли мы немцев били, чтобы они снова нам не шею сели? Ну, сели играть в карты, обвинили в плутовстве, затеяли драку, да и придавили под шумок. Я потом с Федором, как с тобой, доверительно говорил. Шутейно его спрашиваю:

— Чего ж ты, голубь, императора задавил?

А он смеется:

— Много ему в карты проиграл, отдавать не хотелось!

Так что сын дочери Петра Первого Анны Петровны и герцога Карла Фридриха Гольштейн-Готторпского, Петя Ульрих, голштинец так называемый, правил даже меньше года. На большее — ума не хватило! Вот и взошла на престол супруга убитого Пети, София Фредерика Августа, под именем Екатерины Второй. Эта женщина — великая мастерица политики и полная сил. Всегда в действии.

Пьер рассказал о столичных новостях. О сказочном возвышении братьев Орловых. О том, кто теперь в чести, кто в опале. Потом таинственно сказал Девильневу, что пеликан отщипнул еще крошечку своего сердца для одного из своих сыновей.

— Врачи сказали, что ты через два месяца будешь вполне здоров. Я пришлю карету, чтобы тебя привезли в Петербург.

— Зачем? — спросил Томас.

— Там узнаешь! — ответил веселый Пьер. — Но поверь, что тебя ждет нечто приятное.

Пьер уехал. Томас чувствовал себя всё лучше, однажды он позвал Еремея и попросил подать свой мундир. Еремей посмотрел на него сумрачно и сказал:

— Указом нашего императорского величества, ты, французский шпион, арестован, и к тебе будет приставлен мой гвардеец!

— Еремей Георгиевич! Охота вам так глупо шутить?